" -Я тебя люблю!!!
-А как ты меня любишь?
-Сильно-сильно!"
Мы можем мечтать о любви, но, услышав желанное "я тебя люблю", иногда чувствуем растерянность. А что это значит, кроме трех слов? Что такое именно твоя любовь, какая она?
Вам это ощущение знакомо?
Любовь—не что-то одно стандартно-универсальное. В ней намешано много чего разного. У каждого человека может быть

Рассказал(а):

– Ты меня любишь? – Угу. – Сильно? – Ага. – А как...

– Ты меня любишь?
– Угу.
– Сильно?
– Ага.
– А как сильно ты меня любишь?
– Сильно.
– Да оторвись ты на минуту от телевизора. Я такая больная... Потрогай лобик, у меня, кажется температура.
– Да?
– Не так трогают, а губами.
– Холодная.
– Это ты холодный... Черствый и бездушный эгоист! Для тебя футбол важнее жены. Вот умру, ты и не заметишь, так и будешь на этих идиотов в трусах пялиться.
– Не умрешь.
– Ну пожалей меня, видишь, как мне плохо!
– Жалею.
– Врешь, так не жалеют. Скажи, что тебе меня жалко. Что я бедная несчастная девочка, у меня лобик горячий.
– Ты бедная и несчастная. Съешь аспирин.
– Не буду я таблетки глотать, пусть тебе будет хуже, когда умру. Ну скажи, что тебе жалко мои уставшие ножки.
– Ножки жалко.
– Вот! Тебя только мои ноги интересуют. А что у меня лоб горячий, тебе наплевать.
– Не плевать мне на твой лобик.
– А что еще? Вот скажи, что еще тебя интересует?! Ты меня хоть раз спросил сегодня, какую я помаду купила?
– Красную?
– Я на тебя обиделась... Быстро говори, что я глупая, потому что за тебя замуж вышла.
– Дура.
– Сам дурак! Когда ты болеешь, я все бросаю и ставлю тебе горчичники.
– Давай поставлю.
– Конечно, поставишь! Ты когда-нибудь видел, как это делают? Ты даже не знаешь, как их надо к спине приклеивать.
– Неужели "Моментом"?
– С тебя станется, ты и на клей поставишь, лишь бы от меня избавиться. Погладь меня.
– Глажу.
– Кого ты гладишь?!!! Брысь отсюда. Он меня поцарапал.
– Мне тебя жалко.
– Ты неправильно жалеешь, у меня еще животик болит.
– И животик твой жалею.
– Я такая бедная, несчастная, никто меня не любит, не жалеет.
– Я!!! Я тебя жалею! Бедную несчастную с температурой, с больным животиком, ножками, спинкой и головкой. Правильно?
– Правильно. Слушай, а зачем я, такая развалина, тебе вообще нужна?

Важно каждому человеку - чтобы показали, как его любят. Если не умеют говорить - это не страшно. Можно показать...

“Покажи, как ты меня любишь!», - так малышу говорят, - и он изо всех сил сжимает нас в объятиях. Он ещё говорить почти не умеет, а обнимать умеет - показывать, как он любит. Выражать свою любовь, изо всех сил прижимаясь к нам и обвивая ручками. Вот так я тебя люблю! Сильно-сильно! Крепко-крепко! Изо всех сил!

Как важно знать, что тебя любят

Это так нужно и важно каждому человеку - чтобы показали, как его любят. Но попросить об этом можно только маленького ребёнка. Потому что он искренний. Потому что он не пожмёт плечами и не скажет рассудительно: зачем показывать? Ты и так знаешь, что я тебя, как бы сказать, люблю. Или вроде того. В общем, все нормально. Давай поговорим о делах и о важном!

Так это и есть - важное. Чтобы показали, как нас любят. Если не умеют говорить - это не страшно. Можно показать.

Спросить, не устал ли ты? Попросить надеть шапку, если холодно или солнце печёт. Купить вкусное - просто так, и угостить. Дотронуться ласково или обнять в печали. Поцеловать или за руку взять на прогулке. Вечером поставить наш любимый фильм. Выслушать проблемы и просто пожалеть и ободрить...

Много есть способов показать, как любишь! - но мы просим об этом только маленького ребёнка. Который искренне добр ещё. И искренне показывает свою любовь. Ему не стыдно, не жалко, он щедр - вот так я тебя люблю! Изо всех сил!

Иногда надо показывать, как сильно мы любим - пока ещё можем обнять любимых. Пока ещё есть для этого силы. Добрым словом, поцелуем, подарком, прощением, нежностью, которую не просили - взрослые не просят нежностей. Но нуждаются в ней очень.

Арина лежала некоторое время неподвижно, сквозь сонную вуаль, пытаясь осознать, что выдернуло ее из утренней дремотной истомы. В квартире было тихо, лишь едва слышно, доверчивым сверчком, поскрипывала установка климатконтроля. Разбудивший ее звук, как будто прозрачная льдинка, тонко звеня, завис на краю сознания, чтобы через мгновение, распавшись с хлопком на сонм причудливых снежинок, оборотиться щелчком замка затворяемой входной двери.

– Э-э-эй! – не открывая глаз, на всякий случай позвала она и перевернулась на бок, одновременно ища рукой по мужниной подушке. Бедро коснулось холодного влажного пятна. Арина довольно улыбнулась, заново переживая подробности предрассветного любовного ажиотажа. Она почти вживую ощутила недавнее согласие пульсирующих тел, и последующее расслабленное хитросплетение усталых рук и ног, словно отдыхали в ворохе сбившейся постели два опытных борца, внезапно обессилевшие на высшей точке бескомпромиссной схватки, умиротворенно согласные на почетную ничью. В низу живота снова призывно заныло, она, извернувшись, длинно, до сладкой боли, потянулась и, наконец, открыла глаза. Плотные портьеры были наполовину раздернуты, густая ровная синь мартовского неба ниспадала вдоль оконного проема широкой полосой.

– Хочу минералки! – громко сказала Арина, сглотнув горьковатую слюну. – А после желаю кофе!

Вчерашняя предпраздничная корпоративная вечеринка отзывалась легким гулом в голове и незначительной раскоординированостью движений, которая, впрочем, посредством недавних любовных упражнений, воспринималась ныне вполне органично, напоминая эйфорию от выпитого натощак бокала хорошего шампанского.

Сын с классом еще вчера уехал на экскурсию в другой город, поэтому она не стала набрасывать халатик, а как была в откровенной наготе, соскочив с кровати, пошлепала босыми ногами по прохладному паркету через гостиную в сторону ванной комнаты.

– Для тридцатитрехлетней «старушки» очень даже ничего! – удовлетворенно констатировала Арина, рассматривая себя в зеркальной панели, представляющей собой одну из стенок ванной.

Она повернулась боком, отставила ногу и напрягла ее. Плотные тренированные мышцы послушно округлились, демонстрируя совершенство линии, соединяющей объемное бедро и высокую ягодицу. Арина стукнула сжатыми кулачками по плоскому, втянутому животу, на мгновение охватила ладонями небольшие, налитые эротичной тяжестью, безупречно очерченные груди. Ощущение собственной исключительной значимости прикоснулось к сознанию. Казалось, захоти она сейчас, и весь мужской мир будет валяться у этих стройных ног, униженно испрашивая малую толику ее участия.

Она состроила снисходительную гримасу. А почему бы и не снизойти, если умоляют. Всего лишь на одну ступеньку. Так, ради праздного интереса. Не более того…

На базе городского телефона светился зеленый индикатор. Из кухни, приглушенные телевизионной болтовней, наряду с ароматом кофе и дымным духом свежеиспеченных блинов, доносились обрывки разговора. Жена вела с подругой прозаичный треп. Матвей подавил готовое сорваться призывное восклицание, желая дождаться конца разговора, чтобы не обесценивать приготовленного сюрприза.

Ему не нравилось это давнее знакомство. Подружка была разведена, представляя собой крашеное в бесцветную блондинку пустоголовое существо, озадаченное по жизни лишь пережевыванием горячих сплетен и максимальным удовлетворением примитивных физиологических потребностей. Однако, отрицая расхожую концепцию «Скажи мне, кто твой друг…», он принимал извечную женскую нужду в несколько извращенном «сорочьем» любопытстве и, безоговорочно доверяя любимому человеку, все же терпел одиозную особу, тем не менее, стараясь избегать с ней непосредственных контактов.

Он нагнулся, чтобы развязать шнурки ботинок, неловко прижимая локтем охапку белых роз, и поморщился, когда острый шип слегка царапнул щеку.

– А потом мы поцеловались, – с сочным чувственным удовольствием вдруг явственно произнесла жена.

Короткая пауза, повисшая среди телебормотанья, явно свидетельствовала об острой заинтересованности на другом конце телефонной линии.

– Наверное, лет двадцать пять, недавно на фирме появился, – отвечая на неслышный вопрос, продолжила она. – Ты не представляешь! Молодое тело!.. – жена незнакомо визгливо и скабрезно хихикнула. – Оказывается, я еще весьма востребована.

Матвей стоял, полусогнувшись, испуганно застыв, не веря своим ушам, тем не менее, жадно ловя каждое слово, надеясь на безобидное объяснение невольно подслушанного разговора, чувствуя, как внезапным жаром опалило лицо и капли пота, холодя кожу, скатываются по вискам и щекам вниз на шею, мгновенно впитываясь тканью воротника рубашки.

«Мы…», трусливо не дослушав окончания «интересного» рассказа, повторял Матвей про себя, пятясь к двери на ставших вдруг ненадежными, словно пустые бумажные цилиндры ногах. «Мы…», невнятно бормотал он, цепляясь трясущимися пальцами за перила, ковыляя вниз по лестнице. В груди беспорядочно метался сорвавшийся с оси тяжелый маховик.

Развязанный шнурок попал под подошву ботинка, и он зашатался на ступеньках, инстинктивно прижимая к себе разваливающийся букет.

– А как же мы!? – вслух спросил он, стоя у подъезда, зажмурившись навстречу слепящему светилу.

Вопрос был риторический, кроме него никому не интересный, и в мягком звоне прозрачного стекляруса, сыпавшегося непрерывным потоком с бесчисленных сосулек, не слышалось ответа.

– Погоди, – сказала Арина, отключая звук телевизора, – кажется, мой пришел.

В полумраке прихожей входная дверь виделась черным запертым проходом, ведущим в мрачный склеп. Тугой розовый бутон, отброшенный ее ногой, закатившись под кресло, потерялся среди многокрасочной пестроты ковра.

– Показалось, – спокойно сообщила она в трубку. – Ну, так слушай дальше…

Чашка кофе дымилась на столе, в хрустальном бокале искрилась минеральная вода, вымытое до незримости огромное окно, пролитое потоками весеннего огня, делало коробку кухни похожей на сияющий аквариум, подчеркивая и возвышая прекрасное праздничное настроение.

Колючие стебли роз, в сочетании с заплеванной урной, окруженной россыпью жестяных банок, бутылок и окурков, представляли странную сюрреалистическую композицию. Инициированные мартовским теплом бутоны уже начали постепенно раскрываться, являя свету нежное бархатистое нутро. Предбомжеватого вида старуха, воровато глянув на мужчину, сидящего с отсутствующим видом на скамейке и, не обнаружив видимых признаков соперничества, сноровисто вытянула из импровизированной вазы цветочную поросль, и, отбросив один обезглавленный стебель, бодро заковыляла в сторону станции метро. Международный женский день лишь только начинался, а кондиция неожиданной находки гарантировала удачную повторную реализацию наиболее востребованного на нынешний день нежного товара.

«Как же так, – невидяще глядя вслед старухе, в растерянности думал Матвей, вспоминая светящиеся любовью в полумраке спальни глаза жены, ее мечущиеся руки, горячие ищущие губы, – ведь все это было всего лишь два часа назад. И что теперь?..».

– Ну, где тебя носило?! – шутливо воскликнула жена.

Вопрос был, в общем-то, закономерным. Он буркнул что-то о праздничных напитках, передавая ей звякнувший бутылочным стеклом пакет. Их руки соприкоснулись, и он резко дернулся, разжимая пальцы, едва успев подхватить снизу падающую полиэтиленовую сумку.

Остаток дня прошел в унылом настроении. Она, после завтрака, разбавленного односложными репликами, несколько раз наткнувшись на угрюмое сопротивление, оставила попытки растормошить непонятно почему замкнувшегося мужа. Он, периодически подливая себе вина, отстраненно сидел у телевизора, тем не менее, подозрительно прислушиваясь к ее телефонным разговорам, стараясь по тону и из обрывков предложений уловить свидетельства, подтверждающие вторжение в их безмятежные до сих пор отношения новых обстоятельств.

Вечером вернулся из поездки сын. Восторженные рассказы об увиденном, встречные вопросы и сумбурные, в ярких детских впечатлениях, ответы, казалось, вернули в дом семейное тепло, однако ночь не принесла очистительного ритуального костра.

Она искренне недоумевала, огорченная неприязненным рывком его плеча; он, одеревенев под своим одеялом, корчился внутри себя, словно политый кипятком дождевой червь, от видения картин, порожденных разыгравшимся воображением. Офисный стол, используемый не по прямому назначению, был самой безобидной из фантазий, привидевшихся ему в эту бессонную ночь.

– Привет! – сказала Аллочка, глядя на Матвея доверчивыми, как у спаниеля, карими глазами. – Что это у вас с лицом? Как будто в спальне обнаружили Бреда Питта.

Она работала этажом ниже и у нее были слегка кривоватые, но весьма выразительные ноги, которые она не только не прятала под брюками, но и наоборот выставляла напоказ, надевая, в пику установленному «дресскоду», похожую больше на широкий пояс тесную юбку, стремясь, таким образом, максимально подчеркнуть свою фонтанирующую сексуальность.

Рабочий понедельник не принес облегчения. Если вчера Матвей все же, не смотря на шокирующие новости, будучи в привычном домашнем окружении, как-то держался, то неотвязная мысль о том, что его жена сейчас находится где-то рядом с безвестным Казановой, возможно шутит, смеется, или даже призывно льнет к «молодому телу», была непереносимой. Болело все: ныла в пароксизме непривычной ревности растревоженная душа; саднили от впившихся ногтей потные ладони, когда он стискивал кулаки; и сводило до скрежета зубовного сжатые челюсти.

– Да так, – он криво улыбнулся, пытаясь казаться беззаботным, – бессонница, похмелье, производственные проблемы, и грустно, и скучно…

– И некому руку подать… – игриво заметила Аллочка, и, в ожидании конструктивных предложений, прихватила зубками слегка припухлую нижнюю губу.

Зал фитнеса глухо погромыхивал обрезиненными гантельными блинами, негромко скрипел сочленениями разнообразных тренажеров. В углу, жужжанием напоминая растревоженный пчелиный рой, старательно трудилась стайка беговых дорожек. Упитанные женские тела, в тщетной попытке избавиться от опрометчиво наеденного за зиму в офисных чаепитиях бессчетного количества калорий, остервенело топтали их рифленую поверхность. Из открытой фрамуги остро тянуло талым снегом и свежими сосновыми опилками. Короткое попискивание синиц, перемежающееся снегириным долгим «Ф-ю-ю…», подчеркивало весеннюю пронзительность погожего денька, уже, однако, склоняющегося к вечернему минору.

– Может, он бабу себе завел? – беззаботно предположила подружка, отзываясь на сетования Арины по поводу текущих семейных неурядиц.

– Он? Бабу? Вряд ли. Я бы почувствовала, – Арина вытерла полотенцем влажное лицо. – Ты бы на его месте завела? – самодовольно бросила она. Тренировка подошла к концу, пот пропитал футболку, и темные пятна на груди и подмышками подчеркивали ее вызывающую спортивную привлекательность.

– Я бы, нет, – сказала подружка, окидывая восхищенным взором Аринину фигуру.

За последнее время в ее повадках появилось что-то необычное и, хотя прямых свидетельств новообращения не было, Арина каждый раз внутренне напрягалась, ловя оценивающий взгляд.

– Но кто этих мужиков знает. Они же все козлы нетерпеливые. Жаль только, плохо доятся. И яйца не несут. В смысле, не приносят, а если и приносят, то совсем не Фаберже, – со скабрезным смешком добавила подруга, доставая из сумки упаковку банок джин-тоника.

– Постой, постой! – вскинулась Арина. – Ты же за рулем!

– И что теперь? Лишить себя невинных плотских удовольствий?

Вскрытая банка испустила ядовитое шипенье.

– Не дрейфь, красавица! Ежели что, у нас всегда с собой имеется недевальвируемая в веках, натуральная валюта. На оплату штрафа хватит. Во всяком случае, до сих пор хватало. Да, кстати! – она отхлебнула из банки, – Как там у тебя работа с молодежью? Освоилась?

– Вполне, – ответила Арина.

Она оживилась, переключаясь на более любопытную тему, тем паче, что прошедший рабочий день принес некоторое развитие завязавшейся интрижки. Агрессивное внимание новоиспеченного поклонника в противовес семейной размолвке, подогревало ее женское тщеславие, давая ощущение эмоциональной остроты, какая, Арина смутно помнила, витала у них с мужем в отношениях, когда они только-только зарождались. «Расскажи, как ты меня любишь» называлась наивная игра, в ходе которой они, глаза в глаза, наперебой осыпали друг друга дождем замысловатых признаний. Впрочем, все это было довольно-таки давно и к текущему моменту не имело никакого отношения.

– Вот так, – закончила Арина занятное повествование, – Я, говорит, на месте вашего супруга держал бы вас обеими руками и никуда не отпускал, даже на работу. А руки сильные…

– Вот здесь я не поняла, – с треском сминая второй алюминиевый цилиндрик, уже чуть косным языком заметила подруга. – Твой-то вроде тоже ничего. Тренируется. Да и не дурак.

– Ты не понимаешь, – пренебрежительно махнула рукой Арина, поднимаясь со скамейки. – Любовь в семье – это другое. Дома все прекрасно: и в постели и вообще, но скука, дорогая. Конвейер бытового производства. Ру-ти-на, одним словом, – выразительно зевнув, произнесла она, – а тут новизна ощущений. Апофеоз чувств.

Апофеоз, это было, конечно, слишком сильно сказано, доходить до крайней точки она пока не собиралась, но чего не ляпнешь, дабы покрасоваться перед благодарным слушателем. Арина перекинула полотенце через плечо и пошла в раздевалку, беспечно помахивая спортивной сумкой. Энергичные телодвижения изгнали из организма последние остатки алкогольных токсинов, и настроение после тренировки было просто изумительное.

– Ну-ну, – задумчиво мотнула головой ей вслед подруга. – Как бы апофеоз не обернулся дауном. А мы люди простые. Если счастья нет в личной жизни, его всегда можно купить в ларьке на ближайшей остановке.

И она дернула кольцо третьей банки «веселого» напитка.

Арина лениво крутилась под тугими струями душа. Тематика недавней болтовни бесследно улетучилась, перекрытая реальной перспективой. Впереди теплой солнечной дорожкой раскатилась весна, предполагающая в конце неизбежный летний взрыв со всеми вытекающими последствиями в виде необременительного дачного труда, турецкого побережья и прочих сезонных удовольствий. О том, что служебная симпатия может перерасти в нечто большее и воспламененный чувственной идеей самолюбивый молодой «самец», скорее всего, постарается ее попросту «дожать», она даже не задумывалась. Какое это имеет значение, ведь офисный флирт лежит совершенно в иной плоскости, нежели семейная жизнь. Все идет своим чередом, дополняя друг друга, делая бытие интереснее и насыщеннее. Главное, чтобы эти параллели никогда в физическом пространстве не пересекались. А теоретические измышления о возможном супружеском несоответствии, пусть теорией и остаются, потому как муж никогда ее рабочим окружением особенно не интересовался и синдрома «Венецианского мавра» всерьез не демонстрировал, что, подчас, даже несколько удручало Арину, шутливо пеняющую ему на кажущееся равнодушие.

Оно и понятно, различие между отсутствием ревнивой патологии и производным от нормального доверия, на первый взгляд, бывает весьма незначительным, а если нет желания присмотреться, то и вовсе неуловимым. И для чего пытаться познать другую душу, если есть свое собственное возлюбленное «Я»?..

Сумочка стояла на столике в прихожей, неумолимо, точно «черная дыра», притягивая к себе его внимание. Матвей отвернулся, прислушиваясь. Из ванной доносилась приглушенная возня. Журчала вода. Жена, видимо, занималась текущей постирушкой.

Тонкая янтарная полоска света выбивалась из-под прикрытой двери в комнату сына.

Он попытался преодолеть искушение, но рука, обретя независимость, сама нырнула в недра сумки, беспокойно пробираясь среди сумбура женских мелочей.

Часом ранее, после выпитых в кафе двух бутылок вина и пустого толка о тяжком бремени современной секретарши, он отправил разочарованную его индифферентностью Аллочку домой на такси. Призывный посыл, исходящий от нее, нисколько не прельстил его, даже напротив: считая ниже собственного достоинства предаваться пошлой мести, и вообще, не имея нужды в случайной связи, он категорически отверг личное участие в откровенно навязываемой авантюре. На вопрос самому себе: «На кой же черт?..», имея в виду импровизированный «тэт а тэт», ответил: «А просто так», слегка лукавя, потому что одному пить не хотелось, да и в разговоре ни о чем тоже была потребность.

В вагоне метро было полно народу. Вино кружило голову, возгоняя градус накала жгучей ревности, пробуждая твердую решимость, в конце концов, разобраться с режущей душу двусмысленностью.

«Телефон, – автоматически отметил Матвей, нащупав характерную округлую поверхность. – Камера…». Он вытащил аппарат из сумки, и, чувствуя отвращение к самому себе, как будто подглядывал в замочную скважину, быстро пробежался пальцами по кнопкам. Изображения, высветившиеся на цветном дисплее, несомненно, принадлежали недавней вечеринке. Матвей некоторое время с какой-то болезненной стыдливостью вглядывался в размытые пятна незнакомых лиц, однако размер и качество снимков не позволяли наверняка идентифицировать виновника его душевных потрясений.

«Вот и хорошо, – подумал он. – А то ведь найду, слово за слово, а там, глядишь, захочется тривиально дать в морду. Вопрос, зачем? Да и за что?». На ум пришла сакраментальная народная пословица, отдающая приоритет «сукиному» желанию, как определение первопричины греховного соития.

Матвей уронил тяжелую пластину телефона в сумочный хаос и, продолжая постыдный досмотр, потянул флажок молнии внутреннего отделения.

«Жвачка, – убеждал Матвей себя, ощупывая хрусткую обертку. – Конечно, жвачка. Что же это еще может быть?!».

Продолговатый, с характерной примятостью посередине, ядовито-красного цвета пакетик лежал на его ладони, порождая один единственный вопрос: для чего замужней женщине в своей сумочке нужно держать подобное изделие?

Он попытался объяснить ситуацию самому себе, став на точку зрения жены, оправдать ее, поворачивая факт так и эдак, но очевидная реальность неумолимо возвращала его к естественному однозначному ответу…

– Что-то случилось?!

Мягко шелестела стиральная машина, мотая за вогнутым окошком люка постельное белье, и словно цветные экзотические рыбы извивались в ванной под струей воды фрагменты женского спортивного костюма.

– А ты не знаешь? – медленно вопросом на вопрос ответил он, с усилием заставляя себя взглянуть в лицо жене.

– Загадками вещать изволите, – нимало не смущаясь, засмеялась она, сделав в его сторону легкое движение. Полы короткого халата разошлись, обнажая округлое бедро, и он понял, что на ней нет нижнего белья.

– Ты с ума сошел!? Ребенок дома… – тревожно бормотала она, оглядываясь на приоткрытую дверь, когда он, повинуясь неожиданному порыву, сунув руку между полами халатика, грубо повлек ее в сторону стиральной машины.

Конечно, это был отнюдь не романтичный поступок, но неожиданный клин, вбитый между их, как ему казалось, практически идеальными отношениями, лишил его благоразумия. Незнакомое, порожденное ревностью извращенное желание, требовало, через учиненное насилие, незамедлительно утвердить себя единоличным собственником этого родного, доселе принадлежащего исключительно ему, а теперь, казалось, безвозвратно ускользающего тела. Он, походя, толкнул ногой дверь и одним движением усадил жену на мелко вибрирующий в режиме отжима белоснежный куб.

Неожиданная жесткость сначала обеспокоила ее, она немного напряглась, протестуя непривычному обращению, но подступившее желание все же взяло верх, и она, принимая грубые ласки мужа за новые нюансы в любовной игре, тем более, приправленные экстравагантностью обстановки, полуприкрыв затуманенные глаза, полностью отдалась экстазу, громко вскрикивая в соответствии с ритмом его убыстряющихся движений.

– Ну, ты даешь! – спустя несколько минут, обессилено выдохнула она. – Это что-то новое!

Растерзанный халатик не скрывал ее доверчивую наготу. Она всегда адекватно разделяла любовные притязания мужа. Смеясь над жеманно-архаичным понятием «супружеского долга», частенько брала инициативу на себя, и теперь, после столь неожиданного экзерсиса, несмотря на вызывающую резкость в момент близости, чувствовала себя вполне естественно и удовлетворенно.

– Это ты даешь, – застегивая джинсы, мрачно отозвался он, делая акцент на последнем слове. И, не удержавшись, добавил. – Я, конечно, не «молодое тело», но, надеюсь, старый конь борозды не испортил? Хотя на офисном столе, наверное, было бы сподручней?..

Явный намек, сквозивший в язвительном голосе мужа, несколько озадачил ее. Однако на эпитет, озвученный ей самой во вчерашнем разговоре с подругой, она просто не обратила внимания, и, не усматривая более никакой причины для подобных утверждений, красноречиво покрутила пальцем у виска, определяя низкопробность его пошловатой иронии.

– Между прочим, надеюсь у тебя сегодня не опасные дни? – он пошарил в заднем кармане. – А то я что-то расслабился и пренебрег.

Она сидела на отключившейся «стиралке», переводя недоуменный взгляд с продолговатой упаковки, алеющей на ее коленях, на захлопнувшуюся за мужем дверь.

Превентивное средство ей всучили пару месяцев назад на уличной акции, посвященной профилактике СПИДа. Она оставила презерватив, как настоятельно советовали устроители акции, на всякий случай, и теперь, не чувствуя себя ни на йоту виноватой, только пожала плечами и, соскочив на пол, повернула, закрывая, вентиль, благо воды для полоскания в ванной набралось достаточно.

Оправдываться, это всегда так унизительно. А объяснять очевидное, утруждая себя пустой риторикой?.. К чему?.. И какое право имеет кто-то рыться в ее личных вещах?! В конце концов! А случаи, вообще-то, бывают разные…

Сполохи от света автомобильных фар метались по стене и потолку кухни. Казалось, пара призрачных горностаев гоняется друг за другом в стремительной игре. Матвей постоял у двери ванной комнаты, прислушиваясь к хлюпанью воды, все еще рассчитывая на какие-то, пусть и неубедительные, слова оправдания, но тихо щелкнул, открываясь, люк стиральной машины, глухо прогремел по кафелю таз, и сочно шлепнулся на его дно узел отжатого белья.

Последующие два месяца прошли в каком-то безумном потоке взаимных упреков и обвинений. Матвей стал придирчив по мелочам, Арина мгновенно раздражающейся и сварливой. В редкие моменты интимной близости, или совместных развлечений с сыном казалось, что былая гармония вот-вот вернется, но незначительные разногласия во взглядах, хотя бы и в оценке просмотренного фильма, вызывали еще больший водопад претензий, усугубленный попранной надеждой на ренессанс.

Существенно возросла интенсивность звонков из родительского дома жены. Теща по привычке, а может и нарочито, звоня на городской номер, не здороваясь, требовала позвать дочь к телефону, Матвей молча бросал трубку.

Временами он ловил себя на мысли, что, наверное, было бы благоразумнее вообще не лезть в сумрачный круг сторонних отношений, или, коль случилось, во имя сохранения семьи, загнав поглубже чувство ревности, оставить все, как есть, но мужское самолюбие однозначно протестовало. Стиснуть зубы, да терпеть, пребывая в роли обманутого простофили, за спиной которого уничижительно хихикают те, кто оказался в курсе дела?.. Нет уж, пусть лучше скверная, но истина. Хотя извлечь ее на свет он тоже не решался: муссируя в себе версии, малодушно предпочитал полумеры.

– Чтобы я эту б…дь больше в доме не видел и не слышал! – застав однажды одиозную подругу, и, с трудом дождавшись ее ухода, процедил он сквозь зубы.

Визгливые сентенции жены о том, что, в отличие от некоторых пустозвонов и козлов, у нее есть настоящие друзья, которые всегда помогут в трудную минуту, дослушивать не стал: выскочив из квартиры, в бешенстве саданул тяжелой дверью так, что, тонко зазвенев, в яркой вспышке перегорела лампочка на лестничной площадке. Тревожный гомон взволнованных соседей догнал его уже на первом этаже.

Хуже обстояло дело с сыном. Логоневроз – стандартная реакция на подобные семейные коллизии. Еще бы. Семилетнему ребенку не уразуметь причин, в силу которых домашнее тепло теряется бесследно, изгоняемое звоном бьющихся тарелок и хищным клацаньем ножниц, безжалостно кромсающих семейные фотографии. Уютный, пронизанный солнечными лучами аквариум дал трещину и золотой рыбке не выжить среди покрытого сухими водорослями унылого донного пейзажа.

– Надоелонадоелонадоело... – зажмурившись и зажав ладонями уши, твердила Арина, раскачиваясь на стуле.

Густая паутина трещин разбежалась по экрану телевизора. Мелкое стеклянное крошево, секунды назад бывшее массивной вазой, усеивало половину комнаты. Висящие на стене часы изрядно перекосились, но, тем не менее, исправно тикали, показывая 23-15.

– Что, надоело?! – завопил Матвей, стараясь пробиться сквозь монотонный речитатив. – Ты еще скажи, на работе задержалась.

– А ты, как думал?! – Арина перестала изображать метроном и воинственно скрестила руки на груди. – Конец месяца, кругом авралы. Надо закрывать.

– Ну, да! А потом отпраздновать. С сотрудниками. Хоть бы зубы почистила, или жвачки нажралась!

– Тебя не спросила!

– Кретин!

– Проститутка!

– Сволочь! Говорила мне мама…

Скрипнула дверь.

– Он ч-что, в-в-взорвался? – с недоумением прислушиваясь к собственному косноязычию, испуганно прошептал ребенок.

– Не грусти, малыш. Мы купим новый, – Матвей трясущейся рукой прижал к себе родное тельце.

На судебное заседание Арина пришла не одна.

Теща всегда была женщиной весьма энергичной, имеющей в арсенале общения с окружающей средой только два мнения – свое и однозначно неверное, что в полной мере проявлялось во взаимоотношениях с бесперспективным, на ее взгляд, зятем. Когда-то давно, во время потерпевшего «фиаско» испрашивания благословления на брак, на удивленный вопрос: «Чем же я для вас так нехорош?», – было получено исчерпывающее: «Ну, не нужен нам такой!». Арина тогда все же совершила акт родительского неповиновения, выйдя за Матвея замуж, что не мешало ей впоследствии продолжать общение с родительским домом. Его же отношения с «благоприобретенными» родственниками остались, даже после рождения сына, мягко говоря, недружелюбными, находясь под «дамокловым мечом» безапелляционного заявления: «Все равно я вас разведу!». И хотя ныне причиной расставания была все же не ее прямая воля, Матвей нисколько не сомневался, что уж о сохранении семьи дочери Аринина мама точно не молилась.

– Ишь, вырядился! – сказала теща, неприязненно разглядывая его пиджак. – Как на свадьбу.

– Ну, что вы! – ответил он. – Какая свадьба? Это, скорее, ваше торжество. Возвращение блудной дочери.

Арина молча теребила мобильный телефон.

Основанием развода была названа тривиальная несовместимость характеров. Судья спросила, не желают ли супруги получить отсрочку, чтобы еще раз обдумать знаковый поступок, ведь, в конце концов, решается судьба еще и ребенка. Матвей повернулся к Арине: та, пробежав взглядом по пустому залу – ее мама, предусмотрительно, дабы не стать причиной возможной склоки, будучи уверенной в результате, предпочла остаться в коридоре – отрицательно покачала головой.

Из-за двери доносилось утробное рычание пылесоса. Кнопку и дверной звонок Матвей собственноручно установил пять лет назад, когда они переехали в новую квартиру. Двухлетний малыш, сидя у него на руках, в тот день снова и снова увлеченно давил зеленую пуговку, ликующе визжа в унисон с мелодичной трелью, приветственно льющейся из-под притолоки.

– Неплохо выглядишь, – сказал он, перешагивая порог.

Арина, отступив, настороженно смотрела на него, опершись на щетку выключенного пылесоса. Угол сдвинутого шкафа перекрывал проем, ведущий в гостиную.

– Хочу переставить, – она перехватила его вопросительный взгляд. – Наскучило.

– Разумеется, – Матвей постарался, чтобы голос не звучал язвительно, – если собираешься изменить жизнь, начни с домашней обстановки.

– Ах, не начинай все заново, – поморщилась Арина, – помоги лучше вытащить кресло.

Секунду помедлив, он взялся за массивный подлокотник.

Со дня суда прошел месяц. Арина, насколько Матвею было известно, сменила работу; он все это время жил у своих родителей, изредка встречаясь с сыном, который недавно уехал на все лето к морю в спортивный лагерь. Зазубренный риф развода, по преодолению, уже не виделся фатальным: острые переживания в душе немного поутихли, сменившись тянущей тоской и ощущением, что он сам в чем-то виноват; возможно, что-то не так понял; что-то оказалось не столь существенным. Формальности были соблюдены, но наличие второго штампа в графе паспорта «семейное положение» не в состоянии мгновенно уничтожить общие воспоминания, что были накоплены за годы совместной жизни.

– Давай вместе, – сказал он, пытаясь выдернуть из ниши перекошенное кресло.

Арина подошла вплотную. Их плечи, не дрогнув в мгновенном рефлексе отчуждения, соприкоснулись. Матвей уловил легкий аромат знакомых духов. Узкая ладонь легла на его пальцы, своим теплом напоминая о прежней близости. «А, может…», мелькнула мысль. «Почему бы и нет, – подумала Арина. – в конце концов, были же моменты…»

Они одновременно резко дернули кресло, выволакивая его на середину прихожей. Темное веретенце быстрой мышью скользнуло Арине под ноги. Она испуганно взвизгнула.

– Свидетельство весеннего любовного порыва, – нагибаясь, сказал Матвей с усмешкой. – Коммунистический привет от Клары Цеткин.

– Это еще откуда? – Арина озадаченно уставилась на усохшее серое ничто. Она задумалась, сопоставляя факты, и, наконец, прозрение отразилось на ее лице.

– Ты что, тогда все слышал?

Он молча растирал пальцами останки розового бутона. Сухая пыль опускалась на ковер, темным муаром покрывая пестроту осеннего узора. «Расскажи… расскажи, как… расскажи…», настойчивым рефреном крутилось в голове.

Подумаешь! – не дождавшись ответа, предпочитая боевую инициативу, с вызовом заявила Арина. – Это ничего не значит!

– А как же «молодое тело»? – надежда на ренессанс бесследно испарилась, и Матвей не удержался от упоминания звучного определения.

– О, Господи! Ты все об этом, – скривилась она, пренебрежительно закатывая глаза. – Ну и что?! Славный парень! Изредка позванивает. И вообще, мне нечего стыдиться! Этим, не болею!

– Не сомневаюсь, – мелко задрожало веко и ему пришлось сделать усилие, чтобы унять нежданный нервный тик. – Стыд штука не заразная. Да еще и при наличии врожденного иммунитета.

Их лица настороженно напряглись, словно у двух вооруженных незнакомцев, внезапно столкнувшихся в глухом лесу. Они посмотрели друг на друга: Арина с унаследованной уверенностью в собственной непогрешимости; Матвей, окончательно осознав, что невозможно в одиночку раскатать назад к вершине счастья ком обид и разочарований, однажды стряхнувшей его с себя незначительным снежком в виде случайно подслушанного разговора.

– Ну, я пошел, – сказал он, поворачиваясь. – Сын вернется, позвони.

Арина молча кивнула, нажимая ногой кнопку пылесоса. Мощный аппарат алчно загудел, поглощая серую труху, оставляя за широкой щеткой светлую полосу чистого ковра.